Неточные совпадения
Был у нее, по слухам, и муж, но так как она дома ночевала редко, а все по клевушка́м да по овинам, да и
детей у нее не было, то в скором времени об этом муже совсем забыли, словно так и явилась она на свет
божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.
И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства! Не видать ему больше ни Запорожья, ни отцовских хуторов своих, ни церкви
Божьей! Украйне не видать тоже храбрейшего из своих
детей, взявшихся защищать ее. Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чуприны и проклянет и день и час, в который породил на позор себе такого сына.
Знал Алеша, что так именно и чувствует и даже рассуждает народ, он понимал это, но то, что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель
Божьей правды в глазах народа, — в этом он не сомневался нисколько и сам вместе с этими плачущими мужиками и больными их бабами, протягивающими старцу
детей своих.
Григорий взял младенца, принес в дом, посадил жену и положил его к ней на колени, к самой ее груди: «
Божье дитя-сирота — всем родня, а нам с тобой подавно.
Душная палата, стучащая машина, весь
Божий день работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого еще
дитяти?
Сын
Божий должен был быть распят и растерзан в мире, чтобы дитя-мир могло полюбить Отца и свободно спастись, вернуться в его лоно.
По всем этим признакам, которые я успел сообщить читателю об
детях Захаревского, он, я полагаю, может уже некоторым образом заключить, что птенцы сии явились на
божий мир не раззорити, а преумножити дом отца своего.
— Христос тебя да сохранит, маленькая…
дитя ты мое! Ангел
божий да будет с тобою!
— Случайный ты мой,
божий, кровинушка моя горячая, чистая, алмазная, ангельское перо легкое! Спит, — спи,
ребенок, одень твою душеньку веселый сон, приснись тебе невестушка, первая раскрасавица, королевишна, богачка, купецкая дочь! А недругам твоим — не родясь издохнуть, а дружкам — жить им до ста лет, а девицы бы за тобой — стаями, как утки за селезнем!
Только
дети, вечные, неустанные сосуды
божьей радости над землею, были живы и бежали, и играли, — но уже и на них налегла косность, и какое-то безликое и незримое чудище, угнездясь за их плечами, заглядывало порою глазами, полными угроз, на их внезапно тупеющие лица.
— Мир душевный и покой только в единении с господом находим и нигде же кроме. Надо жить просто, с доверием ко благости господа, надо жить по-детски, а по-детски и значит по-божьи. Спаситель наш был
дитя сердцем, любил
детей и сказал о них: «Таковых бо есть царствие небесное».
— К вам теперь обращаюсь, домашние, — продолжал Фома, обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, — любите господ ваших и исполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и господа ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот же человек — образ
Божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как
дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
Графиня всем говорила одно: «Новость эта меня удивила не меньше вас; я и не думала свою Коко так рано отдавать замуж;
дитя еще; ну да, батюшка,
божья воля!
— Я, раб
божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с
ребенком на седле своего коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина?
Даже
ребёнку невозможно дать полной свободы; святые отцы — угодники
божий, но однако подвергались искушению плоти и грешили самым лучшим образом.
Жена Игнатия Долинского, сиротка, выросшая «в племянницах» в одном русском купеческом доме, принадлежала к весьма немалочисленному разряду наших с детства забитых великорусских женщин, остающихся на целую жизнь безответными, сиротливыми
детьми и молитвенницами за затолокший их мир
божий.
Бабушке даже было неприятно, что в людях во всех, по дворне и по деревням, через это молоко разговор пошел: что как ей это не грех
божий дар поганить, который бы
детям в пищу пошел.
— Она пополнела с тех пор, как перестала рожать, и болезнь эта — страдание вечное о
детях — стала проходить; не то что проходить, но она как будто очнулась от пьянства, опомнилась и увидала, что есть целый мир
Божий с его радостями, про который она забыла, но в котором она жить не умела, мир
Божий, которого она совсем не понимала.
— Нет, ты, касатка, этого не говори. Это грех перед богом даже.
Дети —
божье благословение.
Дети есть — значить
божье благословение над тобой есть, — рассказывала Домна, передвигая в печи горшки. — Опять муж, — продолжала она. — Теперь как муж ни люби жену, а как родит она ему детку, так вдвое та любовь у него к жене вырастает. Вот хоть бы тот же Савелий: ведь уж какую нужду терпят, а как родится у него
дитя, уж он и радости своей не сложит. То любит бабу, а то так и припадает к ней, так за нею и гибнет.
— Эх, Матвей, хорош ты был
дитя! А стал книгочей, богоед и, как все земли нашей воры, строишь
божий закон на той беде, что не всем руки даны одной длины.
Ловлю я его слова внимательно, ничего не пропуская: кажется мне, что все они большой мысли
дети. Говорю, как на исповеди; только иногда, бога коснувшись, запнусь: страшновато мне да и жалко чего-то. Потускнел за это время лик
божий в душе моей, хочу я очистить его от копоти дней, но вижу, что стираю до пустого места, и сердце жутко вздрагивает.
— Да, она любит и понимает. Если после моей смерти ей достанется сад и она будет хозяйкой, то, конечно, лучшего и желать нельзя. Ну, а если, не дай бог, она выйдет замуж? — зашептал Егор Семеныч и испуганно посмотрел на Коврина. — То-то вот и есть! Выйдет замуж, пойдут
дети, тут уже о саде некогда думать. Я чего боюсь главным образом: выйдет за какого-нибудь молодца, а тот сжадничает и сдаст сад в аренду торговкам, и все пойдет к черту в первый же год! В нашем деле бабы — бич
божий!
Там царствовал мир и любовь, там была покорность жен мужьям, благоговение
детей пред родителями, домовитость хозяйки, стыдливость и целомудрие девиц, страх
божий и чистая любовь к людям.
Последний
Ребенок нищего на
Божьем солнце
Волен играть — ты ж, для венца рожденный,
Лежишь во тьме и в холоде!
Не явно ли благословенье
Божье!
Теперь у нас и войско, и казна,
И полководец. Недалеко время,
Когда, вооружась и окрылатев,
Как непоборные орлы, помчимся.
За нас молитвы целого народа,
Детей, и жен, и старцев многолетних,
И пенье иноков, и клир церковный,
Елей лампад, курение кадил!
За нас угодники и чудотворцы,
И легионы грозных сил небесных,
Полк ангелов и
Божья благодать!
Когда Суворов Прагу осаждал,
Ее отец служил у нас шпионом,
И раз, как он украдкою гулял
В мундире польском вдоль по бастионам,
Неловкий выстрел в лоб ему попал.
И многие, вздохнув, сказали: «Жалкой,
Несчастный жид, — он умер не под палкой!»
Его жена пять месяцев спустя
Произвела на
божий свет
дитя,
Хорошенькую Тирзу. Имя это
Дано по воле одного корнета.
Было поздно; сильный ветер дул с взморья; черные тучи, окровавленные снизу лучами солнца, роняли огромные капли теплой воды на растрескавшуюся землю. Феодор, взволнованный встречею и боясь грозы, не хотел ехать далее и свернул в монастырь Энат, лежащий возле Александрии. Служитель
божий, гражданин всего мира христианского, в те времена везде находил отворенную дверь, и всюду приход его считался счастием, тем паче в монастыре, куда приходили все бедные и труждающиеся
дети церкви.
Мужей бросают, сволочи, даром что в церкви
божьей присягали на верность… Хуже кошек они, эти бабы! Кошка хоть к хате своей призвычайна, а баба ни к чему не привыкнет. Разве ей
дети нужны? Муж нужен? Страм ей нужен… Тьфу! — Александр с омерзением плюнул на землю. — Вот что ей нужно!..
— В те поры, как жила я у матушки Манефы, была я
дитя неразумное, — отвечала Груне Авдотья Марковна. — Одно ребячье было на уме, да и смысл-то ребячий был. А теперь, — со светлой улыбкой она промолвила, — теперь уж вышла я из подростков. Не чужими, своими глазами на свет
Божий гляжу…
— Вот вам отцовский наказ, — молвил
детям Иван Григорьич, — по утрам и на сон грядущий каждый день молитесь за здравье рабы
Божьей Агриппины. Слышите? И Маша чтобы молилась. Ну, да я сам ей скажу.
Но чувство это законно только тогда, когда соединенные браком супруги стараются воспитать
детей так, чтобы они не были помехой делу
божьему, а работниками его.
— Ну, Нюта! — вздохнул майор. — Теперь не моя, а
Божья… Бог дал, Бог и взял. Не хорошо, сударыня моя, — прибавил он с какой-то горькой улыбкой, обращаясь к старухе, — не хорошо на старости лет
детей хоронить.
— Да; вот как поляки, например, те тоже так рассуждают, — сказал Свитка. — Их тоже в Польше уж как ведь мучают! И казнят, и огнем жгут, и в Сибирь ссылают тысячами, а они все терпели и терпят… Только собираются всем народом в церковь Богу молиться за свое горе, чтобы Бог избавил их, а в них тут, в самом же храме
Божьем, из ружья стреляют, штыками колют… и женщин, и малых
детей, всех без разбору!
Две бездны в душе человека: глухое ничто, адское подполье, и
Божье небо, запечатлевшее образ Господен. Ведома ему боль бессилия, бездарности: стыдясь нищеты своей, брезгливо изнемогает он в завистливом и душном подполье. Но любовь спасающая дает крылья гениальности, она научает стать бедняком
Божьим, забыть свое я, зато постигнуть безмерную одаренность травки, воробья, каждого творения Божия. Она научает всему радоваться как
дитя, благодарить как сын.
«Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны
Божий. Потому что вы не приняли Духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли духа усыновлений, которым взываем: Авва, Отче! Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы —
дети Божий» (Рим. 8:12-4). «А как вы сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче!» (Гал. 4:3–6), а от небесного Отца «именуется всякое отечество на небесах и на земле» (Ефес. 3:15).
Его Мать есть христианская Церковь на земле,
дети Божий рождаются в ней по духу…
— Это слушать им еще не годится, — скромно улыбаясь, молвила Марфа Михайловна по уходе
детей. — Теперь говорите. Патап Максимыч, из
детей мы вышли, а я с Аграфеной Петровной не красные девушки, ушки золотцо́м у нас не завещаны, обе были на
Божьем суде. А все-таки вы уж не очень…
Теперь, там, на поле, я вижу траву гулявицу от судорог; на холмике вон
Божье деревцо; вон львиноуст от трепетанья сердца; дягиль, лютик, целебная и смрадная трава омег; вон курослеп, от укушения бешеным животным; а там по потовинам луга растет ручейный гравилат от кровотоока; авран и многолетний крин, восстановляющий бессилие; медвежье ухо от перхоты; хрупкая ива, в которой купают золотушных
детей; кувшинчик, кукушкин лен, козлобород…
Загадочность и противоречивость человека определяются не только тем, что он есть существо, упавшее с высоты, существо земное, сохранившее в себе воспоминание о небе и отблеск небесного света, но еще глубже тем, что он изначально есть
дитя Божье и
дитя ничто, меонической свободы.
Человек есть
дитя Божье и
дитя свободы — ничто, небытия, меона.
Мир и центр мира человек — творение Бога через Премудрость, через
Божьи идеи и вместе с тем
дитя меонической несотворенной свободы,
дитя бездны, небытия.
Человек есть существо загадочное не только потому, что он не есть продукт процессов природного мира, что он есть
Божье творение,
дитя Божье, но и потому, что он есть
дитя свободы, что он вышел из бездны бытия, из ничто.
— Отлично! — произнес дрогнувшим голосом князь. — Завтра вы с папой переселитесь со мной в город, и мы начнем ваше лечение. Но не говорите ни слова об этом братьям. Я верю, что с
Божьей поиощью лечение удастся, и твердо надеюсь на Его помощь, но лучше, если никто из
детей не будет знать об этом до поры до времени…
— И вы увидите ее с
Божьей помощью,
дитя мое! — произнес с уверенностью князь Виталий. — Ведь вы позволите мне подлечить ваши больные глазки? Вы согласитесь перенести неприятную, тяжелую операцию, чтобы потом быть здоровой и зрячей, как другие
дети?
Ничего не зная, не подозревая ничего, Анастасия думала только о восторгах любви. Самая память об отце посещала ее душу, как сладкое видение. Не в гробу мертвецом представлялся он ей, а живой, с улыбкою, с благословением, как бы говорил: «Видишь, Настя, я отгадал, что ты любишь Антона; живите счастливо, буди над вами благословение
божье!» Добрый отец, он веселится теперь между ангелами и любуется благополучием
детей своих.
— Нет, нет, у меня предчувствие, что скоро умру, не поцеловав своей дочери, не благословив ее
ребенка. Как прекрасен
Божий мир, и как мрачно на душе моей! У меня несметное богатство, а я найду один покой в могиле… В чьи руки попадет, Иннокентий, после нашей смерти это богатство, добытое, большей частью, твоим трудом?
—
Божье благословенье над тобой,
дитя мое! Ты во дворце, милая Мариорица, в тепле, в довольстве, а я… бродяга, нищая, стою на морозе, на площади… Да что мне нужды до того! Тебе хорошо, моя душечка, мой розанчик, мой херувимчик, и мне хорошо; ты счастлива, ты княжна, я счастлива вдвое, я не хочу быть и царицей. Как сердце бьется от радости, так и хочет выпрыгнуть!.. Знаешь ли, милочка, дочка моя,
дитя мое, что это все я для тебя устроила…
«
Дети —
Божье благословение!.. — вспоминалось Галочкиной, — значит, на их доме благословения нет…»
Религия социализма не есть религия свободных сынов
Божьих, она отрекается от духовного первородства человека, она есть религия рабов необходимости,
детей праха.
Удачи торговых предприятий, возрастающее не по дням, а по часам богатство не радовали супругов, так как труды и заботы не имели цели, которой были бы
дети — это несомненное
Божье благословение.